ИСТОЧНИК: РИА НОВОСТИ, 29 сентября 2025 г.

На телеканале "Россия" выходит сериал "Атом" — драма о ядерной гонке времен СССР. Роль Игоря Курчатова исполнил Юрий Чурсин. В интервью РИА Новости он вспомнил смешные случаи на съемках, сравнил проект с "Оппенгеймером" и рассказал, как открыл для себя израильское кино.

Вернуться к списку интервью

Юрий Чурсин в роли Курчатова в сериале "Атом" © Предоставлено телеканалом "Россия"

— Прежде всего мы с командой исходили из задачи. Основная линия других персонажей была с романтическими историями, внутренними переживаниями. У Курчатова этого прописано не было. Он был фигурой, которая все сводила на себя, и образ у него был исключительно профессиональным. Он выступал своеобразной "мембраной" между правительственной заявкой и реальной работой ученых: у них свои сложности, свой взгляд, не такой, как у руководства. По сути, Курчатов — переводчик между двумя мирами: как сделать так, чтобы все было по плану и в то же время не задушить творчество специалистов. Вот в этом его колебании и был ключ к образу.

— Мы придумали, как Курчатов посылает Всеволода Замятина (Алексей Гуськов) на четыре буквы. Он пишет неприличную записку, но так, чтобы это было "по-научному" и интеллигентно. Это придумали прямо на площадке, и все страшно веселились. Такой элемент воздуха придает образу Курчатова человечности.

Юрий Чурсин и Алексей Гуськов в сериале "Атом"

© Предоставлено телеканалом "Россия"

Эпизод из сериала "Атом"

© Предоставлено телеканалом "Россия"

Жизнь физиков, на самом деле, была очень разнообразной: они шутили, пели песни, писали стихи. Компания с яркой творческой атмосферой. Но в фильме этого мало. Они то в экзистенциально-критической ситуации, то в решении непосредственно научных задач. И как только возникали идеи их "очеловечивания" — это всегда хлеб для артистов, все радуются, веселятся, появляется энергия играть.

Академик Игорь Васильевич Курчатов.© РИА Новости

— Курчатов был страшным хулиганом! Есть легендарная байка, как он спрятал пробки от винных бутылок в карманы коллег, чтобы жены думали, что мужья пьют, а не занимаются научными открытиями. Или история про дохлых мух: они разложили их по лаборатории и сказали комиссии, что это радиация, чтобы избежать лишней проверки. И таких шуток было много — но время и тема не дали нам это как-то развить. Мы лишь частичками и намеками пытались это внедрить в нашу игру.

Кадр сериала "Атом"© Предоставлено телеканалом "Россия"

— У меня в школе было хорошо только с внеклассными концертами (смеется). С физикой у меня было никак, говорю честно. Я очень любил учителей, которые относились ко мне милосердно: с одной стороны, не требовали слишком многого, а с другой — будоражили мой мозг, чтобы я все-таки не был бездарем и научился думать.

— Действовали два фактора. Во-первых, партнеры. Алексей Гуськов, в отличие от многих, получил математическое и физическое образование. Он прекрасно разбирается в вопросе, много подсказывал. А еще Нурбек Эген, как режиссер, следил за тем, чтобы все было максимально понятно для нас и для зрителя. Во-вторых, азарт у актеров, играющих ученых. Мы слились в единую команду. Наше желание разобраться в происходящем совпадало с азартом ученых, которые тоже хотели понять, как все работает. Мы, по сути, были на одной линии — все создавалось здесь и сейчас.

Также у нас были консультанты — они помогали расшифровывать формулы, чтобы мы сами и зритель понимали происходящее. Но сложность в том, что физика — максимально творческая наука. Подходов много, и они разные. Иногда сами консультанты сталкивались между собой и говорили: "Да что это у вас за формула, она неправильная!" В науке очень творческие люди, которые могут видеть решения с разных сторон.

Кадр фильма "Оппенгеймер"© Universal Pictures (2023)

— Смотрел дважды: один раз сам, второй — с сыном. Темы схожие, но идеи разные. На Америке лежит вина применения ядерного оружия против мирного населения, поэтому в "Оппенгеймере" глубоко развита тема саморефлексии и ответственности за свои действия. У нас это ограничилось испытаниями. И главный акцент нашего сериала в том, что, создавая оружие, мы параллельно запустили проект мирного атома. Конечно, и у нас во время экспериментов были жертвы, тогда еще мало понимали влияние радиации. Но ключевой акцент сериала — мы не использовали атомное оружие против мирного населения. Понимая, что человечество может просто исчезнуть с лица Земли, мы нашли выход применения своих знаний в мирном русле.

— Искусственный интеллект, конечно, решает много проблем. Когда-то хромакей тоже казался чем-то нечеловеческим, а теперь мы смотрим "Волка с Уолл-стрит" и не видим того, что часть сцен снята на зеленом фоне. Так и с ИИ: он дорисовывает планы, людей, но живую игру артистов не заменит. Он все равно вторичен, это набор механических шаблонов, которые уже когда-то были использованы. ИИ, как калейдоскоп, по-разному их перемешивает. А творческий закон заключается в игре "здесь и сейчас" — она непредсказуема, и именно это вызывает живую реакцию зрителей.

Что касается других трендов — сейчас изобилие сказок, спортивных драм, "лихие 90-е" вдруг стали темой для обсуждения. Но это всегда волнообразный процесс. История искусства движется от мифа к натурализму и обратно. Сегодня мы ищем смыслы в мифах, завтра снова вернемся к науке. Это закономерно.

— Я посмотрел много израильских сериалов — они оставляют невероятный след в душе. Особенно последних пяти лет — это огромное для меня открытие. Я стал разбираться, в чем секрет. Во-первых, отсутствие иерархии: все — от продюсера до актера и оператора — работают как одна команда. У нас часто каждый тянет в свою сторону, и это мешает.

Во-вторых, в Израиле сильная журналистика, и кино вынуждено конкурировать с ней. Чтобы быть интересным, надо быть смелым, честным и актуальным. Плюс нехватку денег компенсируют глубиной историй. У нас, к сожалению, часто в основе — заработок. И актеры у них работают "от партнера", а наши нередко пытаются быть "звездами".

— Мини-сериал "Огненный танец" Рама Бурштейна, фильм "Неортодоксальная" Марии Шрадер и "Штисель" Алона Зингмана.

- Наверное, мой характер никак не схож с характером моего героя, это cовершенно разные вещи, разные темы. Но он и не может быть схожим, потому что цели совершенно разные были, и устройство было другое, и опыт. Но этим и интересно заниматься профессией: чем дальше ты от персонажа, тем интереснее в этом существовать.

- В этом проекте все цеха очень помогали: и художники по гриму, и по костюму, и по реквизиту и декорациям. Все было обращено на то, чтобы сделать максимально реалистичным, и так, чтобы удобно было существовать. Соответственно было достигнуто максимальное портретное сходство, и от этого внешнего образа искался внутренний характер. Так что мой герой – это коллективный труд.

- Больше всего меня удивило в работы над этим проектом то, насколько тяжелыми были условия, и что в этих условиях стало возможным что-то построить. Моему сознанию это фактически неподвластно: как при таких отягощающих обстоятельствах можно было двигаться вперед, совершить такой мощный научный, индустриальный рывок и при этом обойтись без кровавых экспериментов над людьми в больших масштабах.

- Мы не будем говорить о том, что это было совсем бескровно – кто заинтересуется, узнает, насколько это был непростой процесс. Но, конечно, экспериментов относительно бомбардировки мирных городов Советскому Союзу удалось избежать. И, более того, одним из первых вырваться в движение мирного атома, приспособить это открытие к мирным процессам. И это удивительно!

- Конечно, у нас в сериале есть и человеческие истории, мы показываем жизнь, все это переплетается, то есть это не совсем производственная драма. Но, тем не менее, основной темой является именно масштаб происходящего и то, на что способны ученые, на что способна страна в определенный момент. Потому что именно страна построила всю атомную энергетику. Это было сделано, пожалуй, каждым человеком в Советском Союзе.

Беседовала Ирина Морозова

Но это же все игра. Непонятно, существует мой герой на самом деле или нет. А тут создается иллюзия, что он есть. Все зависит от зрителя и его личных ощущений и впечатлений. Вообще сценарий «Жить жизнь» меня заинтересовал тем, что в нем прослеживается постепенное прозрение героини. В жизни мы часто замечаем в окружающих только определенные черты, предпочитая не обращать внимания на то, что может нам не понравиться, и остаемся слепы к их недостаткам. Героиня Любы Аксеновой как раз такая: она Стаса не разглядела, многое в нем не поняла. Главная тема первого сезона для меня — наша неспособность понять и увидеть другого человека.

Весь первый сезон — как раз про то, как героиня это осознает, шаг за шагом. У нее новый парень, который ведет себя так, как когда-то Стас, она понимает, что история повторяется, ею снова манипулируют. А все, что творится вокруг нее сейчас, нужно для того, чтобы объяснить, что с ней случилось в прошлом. И хотя, казалось бы, у Анны должна быть прививка от манипуляций, болезнь снова ее одолевает. Она еще раз влюбляется в плохого парня. Скрытая травма выходит наружу, а вместе с ней воспоминания о событиях, связанных со Стасом.

Нет, второй сезон был написан сценаристами как продолжение к роману. Более того, перед выходом последней серии первого сезона поменяли финал, переписали одну мою реплику. Продюсеры приняли решение о продолжении сериала, посмотрели рейтинги и одной фразой «Я здесь» подвели зрителя к тому, что будет второй сезон. Мне недавно пришло в голову, что все эти длинные перерывы в показе серий (каждая новая выходит раз в неделю) дают возможность что-то поменять и переснять, в зависимости от реакции аудитории.

Это жестокий человек. Способен ли он на какие-то добрые чувства — решать зрителю. Вообще нужно досмотреть до конца новый сезон, чтобы понять его. Пока это главная загадка сериала: что чувствует мой герой на самом деле, насколько внутренне его задевает эта история.

Когда занимаешься любимым делом, хочется заниматься им постоянно.

Думаю, практически все были мне в той или иной степени интересны. Но кинематограф — дело коллективное, и не всегда ты несешь ответственность за результат. Иногда бывает, что какой-то скромный, на твой взгляд, сериал, рассчитанный на вполне определенную аудиторию, вдруг выстреливает и его все обсуждают и смотрят. Я не могу загадывать, что понравится зрителю. Главное для меня, чтобы образы получились разные, не люблю повторов. Выделить могу историческую драму «Атом», где я играю академика Курчатова. Еще одну картину «Александр I», где режиссер Артем Насыбулин доверил мне играть Наполеона. Роль совсем небольшая, но я с нетерпением жду, что из этого вышло: все-таки сыграть историческую личность такого масштаба — дело серьезное. Скоро стартует фэнтези-сериал «Этерна», эпическая сага об альтернативной Европе XVII века.

Да, и следующий год очень насыщенный. Но ситуация немного изменилась с появлением франшиз: выходят вторые, третьи сезоны сериалов. Сейчас вот запускаются второй сезон «Черного солнца», третий сезон «Доктора Преображенского», ждем реакцию на «Жить жизнь — 2». Так что будет возможно развивать уже созданных персонажей.

Да, это как раз и дает силы участвовать в таком большом количестве проектов, потому что все разное. Театр для меня, к слову сказать, отдых. Сцена дает терапевтический эффект: события, которые ты переживаешь вместе со зрителем, партнерами, автором инсценировки, дают возможность энергетической разрядки.

Мне тогда в принципе нечего было сказать. Такой переходный момент, когда, может быть, для зрителей спасением было меня не видеть...

Я тогда набирался опыта. Потому что, выходя из училища, ты не понимаешь, как работает спектакль, как работает большая сцена. До этого ты жил в тепличных условиях, а на большой сцене ты уже в открытом, игровом поле.

А вообще я принадлежу к такому типу артистов, которым очень нужна практика. Когда я был студентом, мой мастер Юрий Вениаминович Шлыков объяснял, что мой актерский организм устроен так, что роль мне нужно повторить 1000 раз, и на 2000-й у меня получится.

Я пришел с предложением к Леониду Семеновичу Роберману, он откликнулся, за что я ему бесконечно благодарен. Я очень хотел играть в пьесе на двоих, и Леонид Семенович предложил Славомира Мрожека «Эмигранты». Ее в итоге поставил Юрий Муравицкий. Спектакль, кстати, жив до сих пор, мы возим его на гастроли. Потом от Ренаты Литвиновой пришло предложение принять участие в «Звезде вашего периода», затем Театр Олега Табакова сделал предложение ввестись в «Кинастон». И наконец, Егор Перегудов позвал в «Сирано де Бержерака». Сегодня как раз его играем.

Да, очень. Он все время открывается новыми гранями. Сирано неоднозначный, не стопроцентно положительный герой. Я люблю смотреть на него как бы со стороны, видеть его ошибки и промахи. Сирано, конечно, рыцарь, великодушный, смелый, открытый, и в то же время его можно обвинить в эгоизме. Спектакль очень живой. И я очень его люблю.

В Щукинском училище на третьем курсе студенты учатся у разных педагогов, которые, конечно, принадлежат к одной, вахтанговской школе, но к разным ее ветвям. Вахтанговская школа лежит где-то между Мейерхольдом и Станиславским. Нас учили быть такими «мульти». Поэтому мне было не страшно. В то время, когда мы выпускались, только-только появилась новая драма. А когда я учился, театр был совсем не популярен. Иногда на сцене артистов было больше, чем зрителей в зале.

Я выпускник 2001 года. Тогда Мирзоев был одним из самых модернистских режиссеров. Табаков только возглавил МХАТ. Театры были братскими могилами, кроме Табакерки разве что. А потом случился прорыв. Сменилась парадигма, изменился язык, появились новые пьесы. Это первые шаги братьев Пресняковых, Ивана Вырыпаева*, которые свои пьесы читали на совсем маленьких площадках. Театр «Практика» едва возник, громко заявил о себе Центр Мейерхольда. Огромный импульс этому новому движению давала премия «Чайка». Жизнь забурлила, театр стал модным, хулиганским, смелым: все заговорили на каком-то другом языке.

Это не откат. Просто плод созрел, упал, ему нужно раствориться в земле и дать какой-то новый рост, новый виток развития. Сознание сильно поменялось, а театральный язык еще нет. Зритель стал очень экзистенциален, он жаждет искренних вещей на очень высоком уровне диалога. Его волнуют понятия чести, любви, совести. В моду вошла какая-то новая искренность.

Мне кажется, что сейчас должна разрушиться вся форма. Конечно, будут какие-то всполохи старых художественных систем, потому что мы не знаем и не умеем пока ничего другого. Но скоро придет новое поколение, которое будет разговаривать совершенно на другом языке. Я бы с удовольствием стал участником этого процесса. А еще я думаю, должно произойти возвращение к традициям психологического русского театра и случиться обновление этих традиций. Нам необходимо вспомнить, что актуальность — это не иллюстрация происходящего, не сиюминутность. Актуальность — это то, что тревожит зрителя здесь и сейчас, а не наши представления об этом.

Есть спектакли, которые совершенно «не звучали» раньше. Но из-за перемены атмосферного давления они вдруг «заговорили». На сцене МХТ имени Чехова идут, скажем, «Белая гвардия» (2004) и «Бег» (2019) Сергея Женовача: в них не поменялось ни одной мизансцены, ни одной реплики, но зритель реагирует сейчас совсем иначе, считывает другие смыслы. И в моей практике такое случается: ты произносишь знакомый монолог и вдруг осознаешь, что зритель слышит его по-другому.

Поэтому так важна чуткость театра по отношению к зрителю. А его уже не проведешь, он не купится на дешевое шоу и спецэффекты. Интернет, с одной стороны, вызвал расслоение в обществе, с другой — породил эффект правды: все подвергается проверке. Правда стала большой ценностью, и в театр зритель идет за правдой. Плюс ко всему, сейчас происходит возвращение старой доброй цензуры, что всегда для театра, на мой взгляд, является благодатной почвой: наконец-то мы можем не произносить все слова в открытую, а придавать им вторые, третьи смыслы, уходить в подтекст.

Конечно, хочу, это такой билет в одну сторону. Если ты попробуешь один раз, то обратного пути нет. Что я поставлю? Пока не знаю. Мне нужно найти подходящий материал. Если ты не горишь материалом, то ты ремесленник, а не режиссер. И я пока не понимаю, что это будет: может, не театральная постановка, а кинокартина.

Да, я поступил на заочное отделение Института культуры в Санкт-Петербурге — режиссура массовых зрелищ. Учусь на втором курсе. Мотаюсь в Питер. Прекрасное время. Мозг вспомнил, что можно читать много книг одновременно, потому что надо успеть к определенному сроку. И вовсе не обязательно быть увлеченным книгой, просто необходимо разбираться в материале и предмете.

Нет, родной сцены нет, я же наемник, не состою сейчас ни в каком театре. Но, когда был в труппе МХТ имени Чехова, на свое счастье, работал под руководством Олега Павловича Табакова. И от него, как от руководителя, как от большого мастера и в каком-то смысле, наверное, моего учителя, я получил несколько прекрасных уроков. В том числе он говорил, что театр никакой не дом. Театр — это дело. Самым важным в театре является спектакль. Все остальное — придаток к нему. Абсолютно все: дирекция, администрация, билетеры, свет, звук, машинисты сцены и артисты тоже — часть спектакля. И когда он случается, это настоящее волшебство.

На самом деле, я не очень обращал внимание на спектакли «Двое на качелях», которые идут, поскольку не очень это люблю. По первой профессии я актер, поэтому быстро впитываю любую информация и знаю, что мозг всегда может направить на тот путь, который уже был пройден кем-то другим. Всегда пытаюсь этого избежать. Когда читаешь пьесу «Двое на качелях», разбираешься в ней, кто кому кем приходится и по какой причине то или иное действие происходит, понимаешь, насколько она многослойная. Хорошие пьесы обрекают читателя, создателя, артистов и всех остальных на то, что ни одно слово не является лишним, все выверено и для чего-то обязательно нужно. Трудно скрыть, что «Двое на качелях» — одна из самых болтливых пьес на земле: большое количество ответвлений от действия и перемешивание с посторонними темами, текстами, диалогами, которые к делу не относятся, не выводят на конфликт, а создают атмосферу, и это одно из правил этой пьесы. Здесь след и русской драматургии, немного чеховский слог, когда персонаж говорит одно, а думает совсем другое. Его внимание обращено на один предмет, а он говорит совершенно о постороннем. Поэтому, когда мы занимались пьесой, конечно, не было никакой мысли о том, чтобы смотреть на то, как ее решил кто-то другой. Прежде всего, нужно было понять, что написал автор, а не следить за тем, как это было выдумано на других площадках.

Это был юмор, прежде всего. Но на самом деле сейчас я студент Санкт- Петербургского института культуры. База этого университета и база кафедры режиссуры строится там еще на базе опыта Ирины Мейерхольд и дает возможность с разных сторон увидеть профессию режиссера. И такое образование на данный момент, мне кажется, очень подходит моему характеру: в Институте культуры на нашей кафедре учат брать совершенно разные материалы и делать из этого зрелища. То есть быть свободным настолько, чтобы из пространства вокруг можно было создать произведение любой формы, которое было бы актуальным, имело тему, идею и сверхзадачу и разговаривало со зрителем здесь и сейчас.

У меня нет другой цели в данном случае, кроме как освоение большого количества материала и расширение своего кругозора и взгляда на профессию, в том числе на актерскую. Хочу понять, что сейчас со мной происходит и что происходит вокруг. Актуальность зрелища и нахождение художественного языка.

Все равно это редакция. Нельзя сказать, что мною с самого начала были придуманы декорация, свет и костюмы. Мы опирались и на постановку 2015 года и на более ранние. Эта пьеса всегда была знаменем театра «Современник», и мы, конечно же, копались в архивах, анализировали, что было тогда задумано и какие темы мужчины и женщины были рассмотрены в первых постановках. И потом, это ведь не мое предложение. Это было предложено театром. Я взял на себя определенную часть, которая касалась в большей степени разбора пьесы и ее композиционного построения. Мы репетировали по классической русской школе и шли этюдным методом. Мы играем психологическую пьесу, не выбрасывая ни единой сцены и учитывая абсолютно все, что написано у автора, уважая его и уважая выбор Галины Борисовны. «Двое на качелях» для «Современника» — это уже традиция. И то, как работает весь механизм театра, как существуют цеха, на меня произвело огромное впечатление. Люди по-настоящему занимаются делом.

Опираясь опять же на разбор и на то, что из себя представляют «Двое на качелях», мы и с костюмами работали соответствующим образом. Первая постановка была в 1962 году. Сама пьеса написана в 1958-м, то есть удивительно, но спустя всего лишь четыре года Галина Борисовна уже имела перевод с американского и возможность постановки. Мы решили, что все действие необходимо перенести в актуальное время 1960-х. И в смысле костюмов мы все перенесли в 1960-е годы, и музыкальное оформление приблизили к 1960-м. У нас сложилась невероятная команда: Виктория Севрюкова откликнулась и согласилась поработать вместе с нами с костюмами, Павел Каплевич за всем этим следил — ведь он был художником- постановщиком спектакля. Дамир Исмагилов как художник по свету откликнулся на некоторые изменения в оформлении сцены. И вся техническая команда спектакля под чутким руководством Екатерины Ковыневой, заведующей художественно- постановочной частью, вместе с нами создавала новую редакцию. Я был счастлив поработать с этими профессионалами, потому что у всех горели глаза и все было сделано с большой любовью. Но, отвечая на ваш вопрос, своих вещей у меня, естественно, нет, потому что это все-таки 1960-е годы.

Я бы не смешивал так жизнь и театр. У всех это по-разному, я могу отвечать только за себя, но в моей жизни настроение иногда формирует образ. И вот это ощущение своего сегодняшнего настроения транслируется на то, что я на себя надеваю. Мне кажется, одежда — это язык, способ коммуникации. Даже люди, которые не обращают внимания на одежду, все равно непроизвольно используют ее как способ коммуникации. Встречают по одежке — от этого никуда не деться. Да и вся классическая литература описывает, кто во что был одет, как двигался и так далее.

Наверное, это особенность Вахтанговской школы, которую я окончил, а она подразумевает следующую систему образования: вас принимают в училище и развивают технику внимания, способность работать со своим организмом через фантазию, через наблюдение за людьми, где вы контролируете свое тело. Начиная с маленьких упражнений и доходя до того, что вы своим телом можете сыграть совершенно другого человека. Я был свидетелем студенческих работ, видел работы однокурсников, прежде всего, курсов старше и младше. Порой ты просто не веришь своим глазам, насколько точно человек передает жест, повадки, манеру речи. Потом на 3 курсе студента передают разным педагогам, которые учат разными методиками. Работа идет от образа. Поэтому, когда мы выпускались, могли существовать в разных правилах игры. После выпуска я работал у Мирзоева. При этом участвовал в спектакле Горбаня «За двумя зайцами» в Вахтанговском театре, и одновременно приехал Римас Туминас, и мы играли у него. И в то же самое время — у Марчелли. Никому не было страшно, потому что мы могли перестроиться в любую структуру театра. Мне кажется, что секрет театра Пушкина, на мой взгляд, одного из самых передовых сейчас театров в Москве, именно в том, что там большое количество разных режиссеров. Алла Сигалова, Юрий Бутусов, Евгений Писарев… Так актеры расширяют свой диапазон. Это все время провокация для них, которая не позволяет встать на рельсы штампов и дает возможность все время отыскивать что-то новое.

Я отслужил пять лет в Вахтанговском театре, и в МХТ девять лет. Потом Олег Павлович по моей просьбе дал мне отставку, и я счастливо ею пользуюсь.

Такой период был. Потом все изменилось и, на мой взгляд, сбалансировалось. Сейчас, например, играя «Двое на качелях», стало понятно, что мой организм очень привык к кино. А «Современник» — непростая сцена для артистов с технической стороны, поэтому нужен именно очень хороший театральный навык работы на сцене. Где-то тихий звук, где-то твое тело нюансами пытается донести информацию. Если тебя снимают крупным планом, то все это работает. Но ведь с 14 ряда уже не видно, что ты играешь. Стало понятно, что практика сцены нужна обязательно. Главное — в покое себя не оставлять.

С детства. Я тот мальчик, который становился на табуретку рассказывать стихи с удовольствием. Который спрашивал, когда же наконец меня поставят на табуретку читать стихи.

Сейчас уже сложно об этом говорить. В каждое время, мне кажется, это было по-разному. У Станиславского в «Моей жизни в искусстве» или «Работе актера над собой» сменяется представление о том, зачем вы этим занимаетесь. Это всегда процесс. Если вы говорите про сегодняшний момент, то, конечно же, меня привлекает во всем этом вертикаль, когда есть пространство для меня и для зрителя, в котором в игру вступают высокие смыслы. Чем дальше, тем больше мне становится интересно именно это. У меня как-то пропали страхи о будущем. И так интересно сейчас, что перестаю думать, полезно это или нет. Хочется расширить свой кругозор относительно профессии.

Я пытаюсь разобраться, правильно ли понимаю. Интересно ли мне сыграть, может ли что-то внутренне зацепить, в верном ли направлении мы с режиссером идем. Вижу это определенным образом: либо то, что предлагается, неинтересно, либо безумно интересно, и это вообще новый, свежий взгляд. Я надеюсь только на это. Всегда хочется понимать, куда движешься, так, чтобы работала фантазия. Когда читаю сценарии, вижу определенную картинку, и она мне интересна. Вот в этом состоянии и настроении как раз на пробах и может случиться сговор. Или, наоборот, не сговор.

Если есть, что сказать, - берешься, если нечего - нет.

Позволяю иногда, естественно, но как-то дозирую. Если еще какой-то интерес сохраняется, чтобы эту тему каким-то образом расширить — тему дружбы, страхов или еще чего-нибудь… Бывает, что сценарий приходит практически на одинаковый образ. С разных сторон, но это один и тот же образ. В этом случае, конечно, отказываешься. Ты уже выхолощен, а еще можно начать играть штампами одного и того же персонажа из картины в картину. Для меня это самое страшное.

Игры на фортепиано. Чтения нот. Знания композиции. Из этого строится и театр в том числе. Даже если говорить о знании композиции — где какая часть, что за чем идет, что будет, если ее поменять. Кино — это соединение живописи и музыки. Синтетика. Композиция выстраивается определенным образом. Все равно должен быть баланс низких и высоких частот. Эмоционально в том числе.

Может быть, поэтому я и выбрал профессию актера: здесь все время необходимо осваивать что-то новое, и это близко моему характеру.

– Очень. Зритель застает его в момент больших перемен. Он напряжен, потому что его прежняя жизнь разрушена – и герой пытается понять, как ему жить дальше, еще не имея никакого плана. Мы видим, как человек формируется заново. Обычно следователи, как и все положительные персонажи, – люди линейные: какие-то события вторгаются в их жизнь и меняют ее. А здесь человек оказался в сложных обстоятельствах, и именно это определяет его дальнейшие шаги.

Кинокомпания "Драйв"

– Прекрасно. Мы все сплотились, отыскивали какие-то неожиданные ходы в своих ролях. Было очень интересно.

– Это было предложение театра, которое я принял. Дальше мы вместе с художественным советом двигались к премьере.

– Конечно, актер и режиссер – это два разных состояния, перестраиваться непросто. Когда ты оказываешься на сцене, в какой-то момент нужен взгляд со стороны. Но самым сложным оказалось то, что спектакль нужно было выпустить в сжатые сроки.

– Чуть меньше полутора месяцев – 40 репетиций. Но задача облегчалась тем, что у нас уже были декорации, их не пришлось делать заново – лишь дополнить.

– Да, и у него свои заблуждения на этом пути. Новую жизнь – и спутницу для этой новой жизни – он выбирает умозрительно. Но потом выясняется, что люди – это не картонные фигурки, которые ты можешь переставлять по своему желанию, у них свои характеры и судьбы. Пьеса многослойная, этим она и интересна.

Пресс-служба театра "Современник"

– Я думаю, что пьеса «Двое на качелях» очень соответствует самому театру «Современник». Театр всегда искал путь диалога со зрителем, и пьеса Уильяма Гибсона этому диалогу способствует. Все темы, которые там есть, сейчас актуальны: и тема одиночества, и тема свободы, и тема смерти. Поэтому спектакль живет, это один из символов «Современника».

– Конечно, на этом же все строится. Театр тем и отличается от кинематографа, что все – и артисты, и зрители – участники единого опыта. Эмоции массы людей, конечно, очень чувствуются. Особенно яркие у меня были ощущения, когда я только поступил в МХТ им. Чехова и мы играли чеховскую «Чайку» в постановке Олега Ефремова. У Чехова же вообще все построено на полутонах, на обрывках фраз, но всем понятно, что происходит. И вот во втором акте каждое слово зрителям было понятным, они осознавали, что герои обречены, что их мир разрушился.

– Но я же не состою в труппе Московского художественного театра. Я работаю по контракту. Это соответствует моему характеру. Засиживаться на одном месте я не могу – мне становится скучно, тесно. Хочется отдыхать, меняя деятельность.

– Ну конечно же «проще».

Пресс-служба театра "Современник"

– Он повзрослел. Если раньше это был молодой человек, недоучившийся студент, который получил возможность обрести желанный статус благодаря любви женщины, которая сильно старше него, то сейчас это скорее лебединая песня: остался последний шанс захомутать старушку. Все повзрослели, все изменились, юмор никуда не ушел, но поменялась концепция. Я подумывал более кардинально изменить образ героя, потому что не играл в этом спектакле шесть лет, но дело не увенчалось успехом: после нескольких проб рисунок роли остался прежним, ничего логически не поменялось.

– Очень. Когда живешь за городом, то в город приезжаешь немножко как турист, ощущаешь его ритм. Я не городской человек, далек от этого ритма, устаю от такого количества людей. Мне все-таки ближе уединение и тишина, отсутствие постоянного шоу.

– Да. И потом, в нашей профессии есть моменты концентрированного общения с большим количеством людей. На съемках это коллектив, на сцене это и зрители, и партнеры. Это плотный энергетический обмен. Кто-то, в принципе, растворен в нем, но мне очень нужен домашний «аккумулятор», я от него подпитываюсь.

– Да, я фанат всего этого района между Садовым кольцом и Чистыми прудами. Это прелестный район. У меня остались о нем давние воспоминания: я оказался здесь, в Москве, студентом, жил на Чистых прудах и помню город другим, не похожим на сегодняшний. Москва и то, что в ней происходит, меняет людей. И сами москвичи стали как-то открытее, в них появилась вот эта широта, спокойствие, чего раньше не было. Когда приезжаешь в другие российские города, ощущения совсем другие. Москва поражает, просто поражает.

— Юрий, чем вас завлек сериал «Союз спасения»? За три года до него был фильм, который вызвал неоднозначную реакцию у кинокритиков. Не было страшно?

— Во-первых, если сама по себе история вызывает обсуждения, то это уже немало для завлечения. Поучаствовать в провокации, побуждающей к размышлениям, всегда приятно. К тому же какой-то внутренний гештальт у меня был не закрыт. Мой персонаж, как и я сам, внутренне был заряжен, что если что-то не так, то уж я точно это исправлю в сериале.

— Без сомнений, поэтому важно, кто всем действом управляет. В сериале режиссером и сценаристом был Никита Высоцкий. У меня были пробы, а к ним я отношусь не только как к пробам роли, но и команды. Мы никогда раньше не работали. И именно на пробах, понял, что с этим человеком в разведку я пойду точно.

Просто сразу убедился: если вдруг у меня где-то возникнет какая-то неуместная кривая, то он это увидит и точно подскажет, куда двигаться. И это крепкий фундамент, чтобы что-то делать вместе.

Единственное, жаль, что роль оказалась не очень большой. Хотелось там развернуться. Но все равно огромная благодарность Никите за то, что дал возможность с ним поработать.

— Я обрадовался, что на съемочной площадке в кадре фактически все работало от естественного света. Можно было снимать при свечах и не сбивать свой глаз, чтобы не замечать сторонних вещей, а больше проваливаться в сцену и чувствовать пространство, в котором ты работаешь.

Прекрасная операторская работа: как выставляли кадр, свет и за счет чего делали картинку. Все работало на воссоздание атмосферы начала XIX века, погружения в нее, и поэтому любая искусственность убивалась на корню.

— Все супермастера. Скажем, если порой вроде бы отстраненно проживает сцену Сергей Безруков, то ты это видишь как персонаж и понимаешь, что он это делает как партнер для тебя — для того, чтобы тебе было неудобнее, потому что твоему персонажу в этой сцене должно быть неудобно. И он очень точен, видит твои глаза и цельно в них попадает. Павел Прилучный (полковник Пестель) поразил меня своим внутренним актерским неспокойствием: как он отыскивает, чувствует фазы, где у него, если вдруг что-то куда-то пошло не в ту сторону, моментально находит ход для исправления, он не успокаивается на кадре, если не чувствует итоговой гармонии.

Блистательный Никита Высоцкий (генерал Дибич), перед которым просто снимаю шляпу, потому что рядом с ним вообще ничего не надо играть: перед тобой человек подача за подачей. Лови, живи и чувствуй — фантастические вещи.

И Паша Ворожцов (капитан Аркадий Майборода) с которым мы в давнем тандеме существуем в театре. Там вообще братство — мы друг друга отлично знаем и понимаем. Поэтому огромное удовольствие от партнерской игры. Жажда была поработать со всеми, потому что мастера собраны в фильме, и внутренняя гордость за то, что выступаем в одной команде.

— Любая однозначная точка зрения для меня всегда приравнивалась к идиотизму. Мир вообще нисколько не черно-белый. И там тысяча позиций. И даже если мы понимаем своего врага, это совершенно не значит, что мы принимаем его точку зрения. Мы разделяемся на разные лагеря, и это как раз очень близко, чтобы не слышать друг друга. И тут необходимо делать шаг вперед, потому что без диалога фактически ничего не получается. Это тупик.

Не зря в сериале мелькает выражение «время героев». Герой это тот, кто за принципы свои двинется куда угодно. Но эта принципиальность совершенно не подразумевает глухоты.

— Они все были людьми, которые руководствовались большим масштабом. Они понимали, что личность творит историю. А еще, об этом нельзя забывать, декабристы всегда были близки к смерти как таковой. Для них, прошедших глобальные сражения в войнах, она была обычным делом. В этом был собственный кураж, честь и достоинство. Уровень базовых знаний, которые формируют личность, формируют взгляд на жизнь, у них был совершенно другой.

— Костюм был идеально сшит по мне, и он показал, что мы со временем стали страшными лентяями, конечно. Носить костюм XIX века — это прям вполне себе труд: в нем надо определенно дышать, определенно себя держать, ты всегда прямой и с поднятым подбородком.

Для того чтобы совсем не дать себе расслабиться, у меня была еще дополнительная опция — корсет. Поэтому в подобном одеянии, ты всегда словно бы строг, но при этом не должен быть чопорным. В этом должна быть грация. Словом, целое искусство. Когда после этого облачаешься в современную одежду, понимаешь, насколько мы дикие дети солнца, природы, цветов. Практически чувствуешь себя голым.

— Я ловил себя на мысли, что когда берешь настоящее письменное перо, понимаешь, как оно устроено, то сам начинаешь копать, как им правильно пользоваться. И это со всем абсолютно происходит. Как ходить по паркету, как разговаривать, как есть. Для меня лично, это все, с одной стороны, сопротивление, а с другой стороны — работа на подробность, чтобы не было искусственности. Детали и исторические предметы помогают тебе не фальшивить в кадре.

— Современный язык расслабленный, если можно так выразиться, мы часто бурчим что-то впроброс. А ранее все же были обязательные словоформы, например, «будьте любезны» или « не соблаговолите ли вы». Глупо было бы быть в историческом антураже и при этом разговаривать, как читает рэп Скриптонит. Но и в пафос впадать тоже было нельзя. Важен баланс, чтобы зрители верили в картинку и действия, словно реально наблюдают за той эпохой и их действительно ни в чем не обманывают.

— Значит, у нас получилось. Поверьте, у меня были мысли, когда я находился в треуголке какой-нибудь, которую никогда до этого не носил, и она не села еще по голове, и размышлял, как войти в узкий проем двери, ничего не задев. И важно было не только не выглядеть нелепо, а как бы излучать привычность этого всего. Поэтому ваше восприятие картинки сериала как легкости и простоты — лестно. «Союз спасения» для меня вообще стал временем, когда прошлое вступило в настоящее, и я в нем участвовал.

Татьяна: На самом деле мы пришли в один год. Меня в марте 2023-го ввели на роль Пат в «Трех товарищах», а Юра начал сотрудничать с «Современником» с конца прошлого года, когда мы стали работать над спектаклем «Двое на качелях». Для меня оказаться на легендарной сцене такого театра – большая честь. Когда ты осознаешь, какие артисты выходили на эти подмостки, какие роли они играли и в каких спектаклях, испытываешь благоговение и трепет перед тем, что ты делаешь.

«Современник» встретил меня очень дружелюбно. Прекрасно ввели в «Трех товарищей» и сейчас всячески помогают в работе. Перед нами с Юрой не ставят каких-то сложных вопросов, наоборот, директор театра и артисты поддерживают и оберегают. Поэтому мне очень комфортно репетировать. Я себя чувствую тут защищенной и отношусь ко всем с огромной благодарностью.

Юрий: Я восхищен жаждой деятельности, которая есть в этом театре. В цехах работают суперпрофессиональные люди, которые знают и любят свое дело, не боятся экспериментов и открыты ко всему новому. Они действительно хотят, чтобы все получилось, поэтому у нас такая мощная поддержка от театра.

Нам очень любопытно, что представляет собой публика театра «Современник», как здесь зритель воспринимает спектакли, что он слышит, к чему привык и готов ли увидеть то, чего не видел раньше. Надеюсь, у нас возникнет союз со зрителем, и мы вместе отправимся в долгое плавание.

Юрий: Задумка и основное движение спектакля – это директор «Современника» Юрий Кравец. Конечно, нам помогают все службы, которые работали на спектакле тогда, это большая совместная работа. Автор обновленной редакции постановки – я.

Юрий: У нас получилась компиляция всех редакций, которые были. Через костюмы и музыку есть отсылка к спектаклю 1962 года, через декорации – к 2015-му. Наша постановка посвящена Галине Борисовне, это общий поклон за ее работу. Сохранить живость спектакля и сделать его в стиле театра «Современник» – вот к чему мы стремимся.

Фото: Лена Морозова

Юрий: В каком-то смысле – да, мы находимся в диалоге с нашими предшественниками. Но специфика театра заключается в том, что даже когда артист вводится на роль – не говоря уже о том, чем занимаемся мы – он не может сделать кальку с работы своего коллеги. Характер, возможности, актерское дарование, темы – это очень индивидуально. Каждый раз, когда появляется другой артист, спектакль неизбежно обретает новую жизнь. Поэтому – да, в этой работе есть много нашего личного. Но даже если бы мы копировали какой-то из рисунков, это была бы неинтересная мертвая форма, а мы – за живой театр.

Татьяна: В театре есть люди, которые видели шесть пар артистов, игравших в спектакле «Двое на качелях» разных времен. И многие из них говорят, что это был не один, а шесть разных спектаклей.

Юрий: Да, они никогда не повторялись.

Татьяна: Поэтому ожидать, что наш спектакль будет похожим на какой-то из…

Юрий: Даже не похожим, а точно повторяющим. Это невозможно. И так никогда не происходило. Все редакции были индивидуальными, новыми спектаклями. Этому способствует и сама жизнь театра «Современник», и глубина пьесы, и те возможности, которые у нас есть на сцене.

Юрий: Мне сделали предложение играть, сказав, что мое присутствие здесь невозможно без Татьяны. Только из-за того, что существует актриса, которая может сыграть эту роль, есть возможность пригласить меня поработать в «Современнике». Это было предложение, на мой взгляд, для Татьяны, а всех остальных в работе заняли, чтобы просто дать возможность проявить талант. (Улыбается)

Татьяна: Это совершенно не так, не верьте.

Юрий: Я свою историю рассказываю, как у меня это было.

Татьяна: Думаю, театр просто приметил актеров, которых хотел бы занять в этом спектакле.

Юрий: Да, видимо, художественное руководство театра увидело, что можно создать пару, и одновременно нам предложило: ребята, хотите попробовать в тандеме такую работу? Лично я с удовольствием согласился.

Татьяна: И я.

Фото: Лена Морозова

Татьяна: Мы разбираем все очень последовательно, детально. И если актеры ведут такую подробную работу над ролью – кто что от кого хочет, у кого какое действие, кто на что влияет, – это не становится сложностью. Когда есть хороший разбор роли по законам настоящего разговорного психологического театра, тебе не нужно постоянно что-то из себя выдавливать на сцене. Такое случается только если ты чего-то не понимаешь. Когда четко знаешь, что вы делаете, не возникает желания посмотреть на часы, проверить не затянули ли вы сцену. Ты поглощен действием, ты постоянно движешься, партнер тебя постоянно движет, и вы в таком танце закручиваетесь, что все перестает быть сложным.

Юрий: Артисту сложно оживлять форму, когда она искусственная, и легко работать, когда форма говорит сама за себя. Но у нас в спектакле основной акцент сделан на взаимодействии. Поэтому Таня совершенно справедливо сравнивает это с парным танцем – без партнера ты ничего не сможешь сыграть, действие просто остановится, потому что вся динамика этой истории заключается в попытке персонажей изменить друг друга. Воздействие, изменение, возможность дать какое-то событие своему партнеру через свое действие, которое рождает другое действие – на такой структуре держится спектакль.

Юрий: Одиночество.

Татьяна: То же самое хотела сказать.

Юрий: В этой пьесе рассматривается один из главных экзистенциальных конфликтов – как человеку примириться с одиночеством, не заблудиться в нем и найти выход через обретение самого себя, а не путем существования за счет другого человека. Только в этом случае он может со всей глубиной понять партнера и строить с ним взаимоотношения не через потребность, а через избыток любви.

Начало пьесы – это страх одиночества, попытка его избежать, воспользовавшись для этого другим человеком, переложив на него свою ответственность. Так делает мой персонаж.

Фото: Лена Морозова

Юрий: Как только чувствуют, что можно будет закрыть дыру своего одиночества другим человеком.

Татьяна: Но при их встрече, конечно же, есть и симпатия.

Юрий: Да, надо понимать, что пьеса многослойная, и для нас как для артистов вызов в том, что у каждого из персонажей одновременно настолько много личных обстоятельств, что они глубоко погружены в себя, но при этом постоянно тянутся друг к другу из-за внутренней потребности не быть одинокими. Поэтому тут возникает и тема любви, и тема споров, и тема границ, и тема свободы. Очень динамичная пьеса, которая для нас оказывается проверкой актерского мастерства.

Юрий: Это заложено в структуре пьесы. Наши персонажи оказываются в открытой ситуации, а по жизни мы знаем, что иногда открытость бывает комична. И в узнаваемости того, как откровенно ведет себя человек, возникает юмор.

Фото: Лена Морозова

Татьяна: Нет, я долго ездила из Москвы в Воронеж, но в 2023 году завершила сотрудничество с Камерным театром. Об этом мы договорились по телефону с директором театра. И через пару минут позвонили из «Современника». Это был директор Юрий Анатольевич Кравец, который предложил поработать над постановкой «Двое на качелях».

Татьяна: Какая-то волшебная история случилась, я совершенно не ожидала.

Юрий: Вообще с этой работой связано большое количество препятствий, которые, казалось бы, должны были возникнуть, но не возникли. У всех оказалось свободное время – и от театров, и от других проектов. У меня съемки закончились ровно в срок, когда нужно было начинать репетировать.

Татьяна: Мы удивительным образом встретились с Павлом Каплевичем, и когда я подбежала к нему говорить о костюмах, рядом стояла потрясающая Виктория Севрюкова. Павел тут же предложил ей поработать с нами, и Виктория сказала: почему нет? Я долго не могла поверить, что это все правда, потому что знаю, какие восхитительные костюмы она делает.

Юрий: Все закрутилось само собой.

Татьяна: И Виктория, и Павел работают над этим спектаклем.

Татьяна: Декорации будут немного реконструированы, а костюмы мы обновим, потому что прежние уже выглядят неактуально. 2015 и 2024 год – это будто два разных мира. За это время не только костюмы, но и люди поменялись. Человек начал многие вещи чувствовать тоньше, замечать больше деталей. Зритель, который видел этот спектакль в 2015 году, и зритель, который придет сейчас, – это два разных человека.

Юрий: Совершенно. И для нас важно было не потерять актуальность пьесы. Поэтому мы ведем диалог со зрителем на темы, которые значимы сейчас, но не стояли в приоритете прежде. Возможно, они поднимались еще в самых первых спектаклях, но их никто из нас видел. Это темы внутреннего переживания человека: где он, кто он, что он делает в этом мире. Если в 2010-е годы мы задавались вопросом возможностей, то сегодня спираль перекрутилась и мы снова столкнулись с проблемой самоопределения. С новой силой зазвучали вопросы милосердия, духовности, любви человеческих душ, на первый план снова вышли высокие смыслы.

Татьяна: И к разговорному формату, когда на сцену выходят только два артиста, в последнее время не было пристального внимания. А в 2024 году это снова актуально – даже если бы мы просто говорили, сидя на двух стульях. Можно не городить огромные декорации, не сажать оркестр посередине сцены, не делать какие-то виртуозные штуки со светом. Достаточно только человека и того, что происходит у него внутри. Если эти чувства и переживания умело достать и правильно преподнести, то откроется самое важное – то, чем человек живет...

Юрий: ... о чем он думает и говорит.

Фото: Лена Морозова

Беседовала Анастасия Евтефеева.

- Во-первых, у нас интересный со всех точек зрения период – конец 60-х. Во-вторых, это время, когда еще не было такой устоявшейся профессии как психология, мы показываем самые ее ростки. И, конечно, было любопытно погрузиться в это.

- Вы знаете, что тогда без разрешения психиатра невозможно было сделать никакую пластическую операцию. То есть вообще ничего. И мой герой – это тот самый человек, который откапывает причины, почему человек хочет изменить себя. Определяет, где его свобода и где его ограничения?

И нескольким людям не рекомендует операцию именно потому, что у них существует, прежде всего, внутренняя проблема, а не внешняя.

И все эти вещи, без сомнений, были мне интересны, ведь Эдуард как бы смотрит в саму суть человека.

- У него только профессиональный интерес, а уже во время работы возникает особое отношение к пациентке, которой он занимается с каким-то внутренним личным пристрастием, что, в принципе, нарушает этику.

Но вся история и любопытна этой гранью: что выберет персонаж – личный интерес или профессиональный.

- Потому что существует врачебный кодекс. Это такое странное забытое слово – кодекс. То, что нельзя нарушать.

Он и существует, чтобы врач не мог сближаться с пациентами, ну или человек должен перестать быть его пациентом и тогда флаг в руки.

- Может быть, и так. Но, мне кажется, что это персонаж, который пытается балансировать на грани: сдерживать баланс между врачебным порядком и непосредственным живым существованием.

Он экспериментатор и живет, по сути, в моменте – здесь и сейчас, ну и пытается жить не по стереотипам. Поэтому и задает пациентам, в том числе, вопрос: «Как вы считаете, что происходит именно сейчас?».

- Общего места в данном случае нет. Потому что даже для тех людей, которым необходима психологическая поддержка (сейчас речь не о психиатрической или клинической), существует выбор из школ или практик. И тут важно понимать, что больше человеку подходит.

Есть люди, которые больше склонны к тому, чтобы заниматься своим прошлым, а есть те, кому уже не важно, что произошло когда-то, потому что они живут только в настоящем. То есть движений огромное количество, наука развивается.

К сожалению, ну или, к счастью, до сих пор как бы самого утверждения профессии психолога, по-моему, еще нет. Поэтому насколько обращение за помощью обязательно – нет, это очень индивидуально.

- Конечно. Мне кажется, существует определенная граница, после которой необходим специалист.

- Да, если честно, моя коллекция одежды здесь как-то не пригодилась, потому что она была ярче, чем подразумевалось художниками по костюмам. Шучу, но где-то не дали мне развернуться.

В любом случае, элементы того стиля – это большой кайф. Есть возможность играть вещами, делая собственный образ еще интереснее.

Беседовали Анастасия Новикова, Ольга Храбрых.